О смерти Бориса Заборова, единственного белорусского художника, которого можно увидеть в Третьяковке и Уффици
Борис Заборов — единственный белорус, чью работу можно увидеть в легендарной флорентийской галерее Уффици. Первый белорус, удостоенный статуса академика Флорентийской академии изящных искусств. Из Минска в Париж уехал не в политическую, не в экономическую — в творческую эмиграцию. И больше не вернется.
В трехстах метрах от парижского дома Бориса Заборова находится знаменитое кладбище Пер-Лашез. В начале 80-х он часто гулял там, решительно не зная, чем заниматься в таком желанном Париже, куда только что переехал.
Выкурив сигарету у одной из могил, которая скорее была похожа на неприметный заросший холмик, Заборов поискал камень, чтобы затушить сигарету. Камень нашелся, а на нем буквы — «Амадео Модильяни».
«Как разрядом тока подбросило. Я сидел и курил на могиле художника, которого всегда очень любил», — позднее вспоминал Заборов.
Сейчас могила Модильяни в Париже выглядит иначе, это больше не заросший холмик. Но в отличие от Модильяни, Бориса Заборова признали при жизни, хоть самостоятельным, независимым художником, по его собственным словам, он смог почувствовать себя только в сорок пять лет — и только в Париже.
Спросите любого искусствоведа о белорусском художнике, которого при жизни приняли и музеи, и коллекционеры, имя Бориса Заборова прозвучит одним из первых. Но теперь — в прошедшем времени. Вчера белорусский поэт Дмитрий Строцев написал в соцсетях: «Из Парижа сообщают о кончине Бориса Заборова. Великая утрата. Соболезнования родным и близким».
«Он не мог больше работать там»
«Считать Бориса Заборова белорусским мы в том же праве, как считать белорусским Шагала, Сутина, которыми сейчас нам так хочется обладать. Это уход из жизни художника мирового значения, хоть он и не продается за миллионы долларов», — считает галерист Ольга Клип.
Заборов уехал в Париж в начале 80-х. Желание хотя бы побывать во Франции было столь острым, что еще в советское время Заборов делал пять или шесть попыток попасть туда от Союза художников — тогда организовывались профессиональные творческие поездки. И всякий раз Заборов получал отказ. Не оставалось ничего, кроме как уехать в Париж навсегда, посмеивался художник в одном из интервью, прожив к тому моменту во Франции уже несколько десятков лет.
Эмиграция не была ни политической, ни экономической, рассказывала его жена Ирина в документальном фильме Олега Лукашевича. К тому моменту в Беларуси Заборов уже состоялся как книжный график, иллюстрировал и Купалу, и Шекспира, и Достоевского.
Но книжная иллюстрация, как после и сам Париж были для художника эмиграцией творческой. Востребованный иллюстратор Заборов воспринимал свои работы лишь как «комментарий» к чужому произведению.
«Он не мог больше работать там. А когда Боря не может работать, я не могу жить», — говорила Ирина Заборова.
Фотография с берега Нарочи
Парижская мастерская Заборова находится совсем недалеко от его дома. В уголке — портрет отца, а рядом — наручные часы, которые Абрам Заборов подарил сыну. В день смерти отца Борис Заборов остановил их ход.
Экскурсию по мастерской в 90-х художник проводил для съемочной группы режиссера Валерия Рубинчика. Один из эпизодов документального фильма — Заборов перед пока еще нетронутым холстом.
«Я люблю, я ощущаю большую красоту в белом, нетронутом, девственном состоянии холста. Для меня это не только холст, но открытое окно в пространство, где можно дать волю своей фантазии, воображению», — говорил Заборов, стоя у холста в мастерской.
Больше тридцати лет простор воображению художника давала студийная фотография начала ХХ века, которую интерпретировал Заборов в своей живописи. Большую папку со старыми фото он собрал еще в Минске. Об одном из них стоит рассказать отдельно — с него фактически началась новая творческая жизнь Заборова в Париже.
Как-то Борис Абрамович с приятелем прогуливались по белорусской деревне — шли на озеро ловить раков. По пути встретилась отдельно стоящая хата — решили постучать, попросить воды. Никто не ответил. Вошли в дом.
На матрасе лежал умирающий — или уже покойный — человек, в ногах у него сидела старуха. Она не обратила внимания на вошедших, а вот Заборов был поражен.
Но не самой сценой, а фотографией на стене. На ней было отражено все то же, что Заборов видел тогда перед собой: покойный человек лежал на матрасе, старуха сидела в ногах, держа в руках фотографию.
А за дверью — яркий день.
«Эта фотография здесь, в Париже, попавшись мне на глаза, родила ту идею, которую я выражаю в своей живописи», — рассказывал позже художник.
«Чтобы попасть в Уффици, нужно попасть во Флоренцию»
Познакомившийся с Парижем раньше Заборова художник Олег Целков как-то обучал только что эмигрировавшего коллегу ранжировать галереи: эта — ерундовая, вон та — более интересная. А эта — потрясающая. Если сможешь попасть туда лет через 10—15, считай это колоссальным успехом. Заборов попал в галерею Клода Бернарда, о которой шла речь, через несколько месяцев, вспоминал позже Целков.
В последние годы с галереями Заборов не работал, но на первых порах именно активная галерейная деятельность помогла выжить и получить признание в Париже, считает Клип. Борис Заборов — единственный белорус, чью работу можно увидеть во флорентийской Уффици, есть его картины и в Русском музее Санкт-Петербурга, и в Третьяковской галерее — мало какой белорусский художник может этим похвастать.
«И, насколько я знаю, в эти музеи он попадает уже после того, как оказывается в Париже. Жаль, что наследие его в Беларуси крайне мало. По опыту других художников, которые жили в Беларуси в те годы, можно предположить: состояться как художник мирового значения, оставшись в Беларуси, было невозможно. Это нормально, у каждого вида деятельности есть свои центры и есть периферия. Центры для искусства — Париж, Лондон, Нью-Йорк, Берлин. А Минск — это периферия», — признает Клип.
Законы простые — «для того, чтобы в Уффици о тебе узнали, нужно туда попасть».
Две картины Заборова хранятся в корпоративной коллекции «Белгазпромбанка». Его можно увидеть и в Национальном художественном музее. До 2009 года там был представлен только ранний период творчества Заборова. Но он лично передал в дар музею одну из работ, выполненных в своей узнаваемой стилистике.
Эта работа — «Гумно». Гумно Заборов писал каждый год, в этом цикле несколько десятков картин. В той, что находится в Национальном художественном музее, — детские впечатления художника.
«Не важно, в какой стране живет художник. Это его право — жить там, где он хочет. Главное — не обрубать корни…»
